Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
– Ла Файет хвалит тебя, – сказала она. – Говорит, из тебя получился хороший воин.
– Вы же знаете, матушка, для меня это не главное.
– Для тебя – может быть. Но я рада. У хорошего воина больше шансов остаться в живых.
– Если Ла Файет и дальше не будет пускать меня в самое пекло, я останусь в живых даже не будучи хорошим воином.
Герцогиня рассмеялась.
– Пожалей его, Рене. Если с тобой случится что-то страшное, Ла Файету проще будет погибнуть самому, чем сообщить об этом мне.
Рене озабоченно побарабанил пальцами по колену.
«Ну!», – мысленно подтолкнула его мадам Иоланда.
– Так зачем вы примеряли мантию, матушка?
Герцогиня вздохнула.
– Хочу надеть её на коронацию Шарля.
Теперь пришла очередь рассмеяться Рене. Его всегда восхищало умение матери жить, опережая сегодняшний день и видеть будущее так, словно оно уже свершилось в полном соответствии с её планами. Однажды, шутки ради, он спросил, как ей это удаётся, а в ответ услышал: «Нужно чаще закрывать глаза, так видно много дальше, чем возле носа». Но говорить о коронации дофина сейчас было, пожалуй, слишком дальновидно.
– Ты зря смеёшься, – покачала головой мадам Иоланда. – По сведениям, которые я получаю из Парижа, король совсем плох. А Монмут уже полгода топчется под Мо, теряя армию так же, как под Арфлёром. Но там они дохли от жары и желудочной эпидемии, а здесь – от холода и простуды… Как видишь, осады английскому королю явно не удаются. Говорят, он тоже болен. И очень подавлен своими неудачами. Откуда нам знать, насколько сильно и одно, и другое?
– Надеюсь, что смертельно, – без улыбки заметил Рене. – Как думаете, матушка, Мо сдадут?
Мадам Иоланда молча кивнула.
– И ничего нельзя сделать?
– Зима измотала их сильнее, чем английскую армию. Вряд ли в живых осталась, хоть треть населения…
– Проклятье.., – пробормотал Рене, опуская голову.
– Мы не можем двигать армию к Мо по весеннему бездорожью, – чувствуя в глубине души гордость за это его отчаяние, сказала мадам Иоланда. – Второй Азенкур нас уничтожит. Но, если король Шарль умрёт, мы сможем сами короновать дофина и выставить впереди него армию, хорошо отдохнувшую за зиму, против поредевшей армии Монмута, который до Реймса в этом случае, даже не дойдёт.
– У Монмута родился сын, матушка. По договору в Труа, он станет единым королем Англии и Франции после смерти и нашего короля, и своего отца. Даже если Монмут не дойдёт до Реймса, туда довезут его сына!
Рене выпалил это сгоряча и только потом, опомнившись, осторожно посмотрел на мать. С некоторых пор любое упоминание о договоре в Труа заставляло её брезгливо морщиться, хотя раньше было и того хуже – она просто выходила из себя. Но сегодня герцогиня пропустила это упоминание мимо ушей.
– Да, Монмут расстарался, а новая королева Англии оказалась так же плодовита, как и её мать… Но мы всё равно коронуем дофина! И даже с нужным количеством французских пэров! Не хватит тех, которые есть, произведём в это звание преданных нам людей, но, думаю, даже этого не понадобится. Герцогиня Алансонская показывала мне письмо, которое она послала своему кузену Жану Бретонскому. А потом показала и ответ. Судя по всему и Жан, и Артюр уже не так пылко негодуют по поводу убийства герцога Бургундского и договор в Труа, если ещё и признаЮт, то уже с оговорками.
– Они десять раз передумают.
– Конечно. Поэтому, нам надо быть готовыми и в решающий момент вовремя узнать, что предложит герцогам английская сторона, чтобы предложить больше. Думаю, высокая должность для одного и выгодный брак для другого, смогут изменить точку зрения Бретонцев. А брак твоей младшей сестры с герцогом Жаном позволит ещё и значительно обезопасить Анжу, и окажется следующей выгодной партией после вашей свадьбы с Изабеллой Лотарингской…
«Ну вот, – с досадой осеклась мадам Иоланда, – дала все-таки мальчику повод заговорить о том, о чём он сам так и не решился…».
Но Рене на свадебный намёк не откликнулся. Только пожал плечом и снова забарабанил пальцами по колену. «Значит, что-то другое…», – решила герцогиня, поднимаясь.
– Иди сюда, я кое-что хочу показать…
В глубине кабинета, на высоком поставце, стояло сооружение, прикрытое куском золототканой парчи. Мадам Иоланда сдвинула драгоценную ткань, освобождая внушительного вида шкатулку, и поманила Рене поближе.
– Смотри.
Под поднятой крышкой оказалась утопленная в пурпурный бархат золотая корона.
– Она, конечно, не та, что в Реймсе, но не менее ценна. Эту корону возложили ещё в начале одиннадцатого века на голову малолетнего Роберта, который был старшим братом Гуго Великого и сыном Анны Киевской и Генриха Первого Капета. Та самая корона, надев которую король франков впервые положил руку на евангелие, коим ныне клянутся все французские короли на своих коронациях…
– Откуда она у тебя?!
– Случай, Рене. Тот самый случай, о котором можно сказать: «знамение». Монахи из Мондидье, где корона сохранялась семейством де Крепи, тайно вывезли её, узнав, что их диоцез передают под руку этого бургундского выскочки Кошона. Ценностей там и без того хватает, а корону на тайном совете они решили передать тому, кто более достоин ей владеть. Всё-таки Рауль де Крепи был графом Валуа и, вполне естественно, наш Шарль является его законным потомком… Я безумно рада, Рене, что новый епископ Бовесский с первых же дней своего правления узнает о подобной недостаче. Надеюсь, виновных он не найдёт… А Шарль получит корону одного из первых Капетингов и, заметь, получит на законных правах!
Мадам Иоланда любовно провела пальцем по краю шкатулки, продолжая рассказывать, как трудно было монахам найти гонцов, которые бы согласились провезти подобную вещь через захваченные территории, но Рене почти не слушал…
Он, не отрываясь, смотрел на корону. Почему-то, именно вид этого золотого обода убедил его, сильнее всего другого, что коронация Шарля действительно возможна. И как-то сразу стал вдруг легок и возможен тот разговор, с которым он пришёл к матери, и который готовил долго и тяжело, не зная, чего боится больше – то ли её гнева, то ли обиды…
– Матушка.., – пробормотал Рене, перебивая мать, – но, если всё так легко… Я хотел сказать, если всё это уже стало достижимым.., может быть, нет нужды призывать Деву из Лотарингии?
Крышка от ларца, в котором лежала корона, со стуком упала на место.
– Что, что? О чем ты, Рене? – Мадам Иоланда смотрела почти испуганно.
– О Жанне. Её воспитывали, чересчур оберегая ото всего, что сделало бы её слишком обычной… Но она стала слишком необычной, матушка! Простите, я не сказал вам, но однажды, ещё в Лотарингии, я неосторожно намекнул Жанне на её миссию. И она уверовала! Уверовала так, что теперь сама без устали учится управляться с мечом, сутками готова сидеть в седле и стрелять из лука… Она держит это в глубокой тайне, но ни о чём другом уже не мыслит. А сама ещё не знает, как это страшно – оказаться в бою первый раз! Даже мне, мужчине… А девочке, да ещё такой… чистой… Но, когда она увидит всю эту кровь и весь ужас, она может отступить, разувериться. Или, что по-моему, вернее и страшнее, веря в свою миссию, пойдёт до конца и погибнет, проклиная нас!..
Рене ещё сбивался, но говорить становилось всё легче и легче. Он глубоко втянул воздух, собираясь признаться в своём самом крамольном поступке, и, не давая мадам Иоланде возможность вставить, хоть слово, выпалил, глядя в сторону:
– И ещё… Помните, матушка, вы не хотели мне рассказать о девочке, живущей в Домреми? Но я так хотел быть вам полезным, что не мог оставаться в неведении… А потом вы тяжело заболели… То снадобье, которое вернуло вас к жизни.., его передал отец Мигель. Он сам приготовил, а я съездил… Не бойтесь! Кроме него и Жанны никто в Шато д’Иль меня не узнал. Но зато я увидел ТУ, другую, девочку и поговорил с ней…
– И, что? – смогла, наконец, вымолвить пораженная мадам Иоланда.
– Не знаю, матушка. Но всю обратную дорогу я чувствовал себя так, словно получил святое причастие…
Шаг назад
К чести Рене надо признать, что в Шато д'Иль он мчался, более озабоченный болезнью матери, нежели встречей с какой-то таинственной девочкой. Отец Мигель, заранее предупреждённый письмом, уже собрал по домам местных знахарок все необходимые для снадобья травы и теперь настаивал составляющие его отвары.
Хозяевам замка Рене был представлен, как родственник господина де Бодрикура… Очень, очень дальний и бедный родственник, которого комендант Вокулёра не счёл нужным даже сопровождать… И это была единственная ложь, на которую отец Мигель решился, потому что «особое лекарство для больной матери» было действительно нужно…
– Вы изменились, падре, – сказал Рене, слушая торопливые рассказы о местной жизни от монаха, суетившегося возле своих чашек и котелков.
